А. Лалетина
Сегодня мне приснился необычный, удивительный сон, сон о войне. Я вдруг очутилась на поле боя, там, где после ожесточённой атаки немцев устроили военный «перекур» советские солдаты. Раньше мне никогда и ничего подобного не снилось. А этот сон, наверное, был навеян размышлениями по поводу того, что же я буду писать о своём прадеде. Что я вообще знаю о нём, не вернувшемся с войны в победном 45-м? Этот вопрос я задавала себе ни один раз. Как и что можно написать о человеке, которого ты видела на фотокарточке, до того пожелтевшей от времени и истрепавшейся так сильно, что невозможно отчётливо разглядеть изображённого на ней мужчину. Та фотокарточка — единственная, её моя прабабушка Мария хранила как реликвию, как память о своём погибшем муже. Уже нет в живых и прабабушки, которая единственная могла бы хоть что-нибудь рассказать о прадеде... И вот сейчас я стою посреди огромного поля. Я не знаю, где я, но чувствую только, что я на родине, что стою на родной земле. Над всем полем, прежде, наверное, непередаваемо красивым, стоит мгла сырости и дыма. И пахнет странно. Но я догадываюсь — пахнет кровью. Собрались тучи, низкие и тяжёлые, и стал накрапывать дождик на убитых и раненых, на изнурённых и измученных непрекращающимися боями людей. Вот один из солдат выглядывает из окопа. Увидев меня, он выбирается наверх, встаёт в полный рост, отряхивает с гимнастёрки налипшую грязь и направляется ко мне. Я смутно вижу его лицо, но понимаю, что этот солдат — мой прадед, Грузда Пантелей Саввич. И я понимаю, что я в апреле 1943 года, где-то под Смоленском, и что всего через несколько часов или минут, во время очередной атаки противника, вражеская пуля навсегда оборвёт жизнь моего прадедушки... Пантелей Саввич подходит ко мне, опускается на колени и с улыбкой смотрит на меня. Невысокий, черноволосый, с широкой улыбкой и добрыми глазами, прадед разглядывает меня. О чём он думает, я не знаю. Может быть, о том, что не зря в первых рядах пошёл добровольцем на фронт в самом начале войны; может быть, о том, что многие его однополчане и боевые друзья уже сложили головы, защищая родную землю, дом, семью... И доведётся ли свидеться с женой и детьми, которых у него пятеро. Сколько прошло времени, пока мы смотрели друг на друга, я не знаю. Мимо нас проходили люди, раненые и нераненые. Переносили снаряды артиллеристы, пехотинцы вытряхивали из кисетов крошки табака и затягивались самокрутками. Раздавались команды. А солдат и девочка-подросток стояли на огромном поле где-то посреди России и смотрели, смотрели друг на друга... Вдруг раздался выстрел, потом второй, третий... Снова начинался бой. Прадед поднялся с колен, погладил меня по голове, посмотрел пристально мне в лицо, как бы пытаясь запомнить каждую чёрточку детского лица. А потом быстрым движением руки смахнул непрошеную слезинку, вдруг скатившуюся по щеке. Ничего не сказав, он повернулся и пошёл к окопу. А я смотрела ему вслед и понимала, что эта встреча — единственная: своего прадеда, пропавшего без вести в апреле 1943-го года в направлении Смоленска, я никогда не увижу. Стрельба становилась всё оживлённее, и продолжала «свершаться та страшная война», которая унесла за четыре года жизни более 20 миллионов русских людей... А потом я проснулась... и долго-долго лежала с открытыми глазами. Я думала о том, что мой прадед — герой! Нет, никакого подвига он не совершил: не закрыл своим телом вражеского дзота, не бросился с гранатой под вражеский танк, не дошёл с Победой до Берлина. Но сражаясь с фашистами, он не думал о геройстве. Он просто защищал, как и миллионы советских солдат, свою страну, свою землю, свою семью от нелюдей со свастикой. Прадед отдал свою жизнь во имя того, чтобы однажды погожим весенним утром вся огромная Россия да и ещё полмира заплакали от счастья, потому что окончилась война...
|
